Бойся своих желаний

1.

          Наконец-то все экзамены позади. Честно заработанная золотая медаль, конечно, радует, но этот непрерывный экзаменационный марафон вымотал всю душу. Тем отраднее предвкушение школьного выпускного бала. Надя представляла, как она войдёт в зал в белом шёлковом платье и белых туфельках на тонком каблуке, и все взоры обратятся на неё с одобрением и восхищением – как-никак, первая ученица в школе!

          Ещё полгода назад она решила, что пригласит на белый танец Илюшу – ведь сам он пригласить постесняется, а ей он, конечно же, не сможет отказать. Илья Бондаренко – тоже школьная знаменитость. Это был высокий и стройный красавец с синими глазами и доброй обезоруживающей улыбкой. Вообще говоря, Надя не любила красивых мужчин. Все они казались ей павлинами с маленькой пустой головой и огромным пёстрым хвостом тщеславия, который в любую минуту раскрывался сам по себе, без согласования с отсутствующим мозгом. В отличие от них Илья был скромен, умён и, похоже, даже не догадывался о своем обаянии, что больше всего привлекало в нём Надю.

          В пятилетнем возрасте мама-балерина отдала Илюшу в балетную школу, и с тех пор у него сохранилась забавная привычка ходить в первой позиции, как Чарли Чаплин, широко расставляя носки ног в стороны. Повзрослев, Илья сменил ненавистные балетные туфли на байдарку, и в семнадцать уже был мастером спорта по гребле. Он часто уезжал на сборы и соревнования, но при этом был достаточно смышлёным, чтобы хорошо учиться. Многие девчонки пытались присушить этого греческого небожителя, но он до сих пор ни с кем не встречался.

          Между Надей и Ильёй тоже не было никаких особых отношений. Как было принято у большинства советских старшеклассников, они дружили небольшой группой в шесть-восемь человек, в которой каждый симпатизировал всем сразу и никому в отдельности, хотя тайные предпочтения, конечно, имелись. Время от времени ребята всей компанией ходили в кино или на каток, а иногда отмечали чей-нибудь день рожденья. Во время таких встреч Наде нередко казалось, что Илюша как-то выделяет её среди других девчонок. Всё должен решить выпускной бал, но к нему нужно подготовиться основательно.

          Уже месяц в ателье шилось выпускное платье из искусственного ацетата, которое трещало каждый раз, когда Надя снимала его после примерки. К сожалению, платье не соответствовало Надиным романтическим видениям – оно было голубым, а не белым. Но выбирать не приходилось: отрез на платье мама купила по случаю еще два года назад и специально берегла для Надиного выпускного.

          С белыми туфлями проблема была посерьёзнее: их не было. Просто не было, и негде было купить. Надя перерыла всё домашнее старьё (благо, в семье никогда ничего не выбрасывалось) и нашла нарядные мамины босоножки с бантиком, в которых та выходила замуж. Босоножки были серого цвета, у них был сломан супинатор и стоптаны набойки на шпильках, но знаменитый сапожник Давид, что сто лет работал на Тверской, обещал всё исправить.

          Надина мама переживала из-за туфель не меньше дочери. Она обзванивала знакомых, читала объявления на заборах, в обеденный перерыв убегала с работы по магазинам, но все поиски были пустыми. Наверное, от безысходности, она вдруг вспомнила, что старый школьный друг Надиного папы живёт в Риге. Уж ему-то проще всех будет помочь, ведь Латвия – это почти заграница. Как папа ни противился, но его взяли в осаду с двух сторон и всё-таки заставили позвонить дяде Вите.

          Туфли из Риги прибыли прямо накануне выпускного. Надя нетерпеливыми руками выхватила у матери посылку, разорвала почтовую упаковку и достала аккуратную зелёную коробку, на которой чёрными блестящими буквами было написано «Peko, Yugoslavia»[1]. Девушка сдвинула крышку и развернула хрустящую папиросную бумагу. От увиденного мать и дочь вскрикнули одновременно, старшая – с ужасом, младшая – с восторгом: из коробки на них нагло смотрели ультрамодные изумрудно-зелёные босоножки на огромной коричневой «платформе».

          Что такое «платформы», Надя уже знала: недавно в «Кабачке «13 стульев»[2] такими хвасталась пани Катарина, но в школе их ещё никто не носил. От радости Надино сердце готово было выпрыгнуть из груди и скакать вместе с нею по комнате, но тут её взгляд упал на выпускное платье, лежавшее на гладильной доске, и радость мгновенно пожухла. Было очевидно, что отстроченные двойным рельефным швом зелёные босоножки на толстой полиуретановой подошве, да ещё с блестящими металлическими пряжками совсем не подходят к романтичному голубому платьицу с розочкой у пояса.

          В принципе, у Нади был запасной вариант: мамины босоножки, которые Давид отремонтировал и покрасил кустарной белой краской, выглядели вполне себе сносно, особенно если смотреть на них не вблизи, а с высоты человеческого роста. Но по сравнению с ультрамодными югославскими «платформами» туфли двадцатилетней давности смотрелись как мастодонты из кайнозойской эры.

          – Смешение стилей – тоже стиль! – философски заключила Надя, и выбор между «платформами» и «мастодонтами» был окончательно решен в пользу первых.

          Оставался последний, но самый важный вопрос – причёска. Нужно был что-то делать с огромной копной тяжёлых непослушных волос, которые никак не хотели стоять короной вокруг головы и всё время норовили развалиться на прямой пробор. Хорошо, что недавно в «Работнице»[3] попался дельный совет намочить волосы пивом и накрутить на бигуди. Авторы обещали, что волосы сохранят завивку минимум на три дня.

          Утром, в день выпускного бала, Надя достала из-под кровати припрятанную бутылку «Жигулевского»[4], точно по инструкции намочила волосы пахучей липкой жидкостью, накрутила на бигуди и завязала ситцевым платком. Потом погладила платье, в пятый раз проверила в маленькой сумочке зеркальце с помадой и в десятый раз примерила «платформы»… Как же медленно тянется время! Весь день обычно деятельная Надя не могла ни на чём сосредоточиться и бесцельно шаталась по гулкой пустой квартире. Наконец, часовая стрелка со скрипом доползла до четырёх – пора одеваться.

          Сначала – босоножки, чтобы не помять платье. Затем – платье, чтобы не помять причёску. Теперь нужно снять платок и раскрутить бигуди. Но тут выяснилось, что волосы прилипли к железкам, и их пришлось отрывать с корнями. Авторы совета не обманули: то, что осталось на голове, действительно, стояло торчком и на пробор не разваливалось. Проблема была только в том, что расчёска не лезла в склеенные пряди, и волосы невозможно было расчесать.

          Надя открыла дверцу шкафа и посмотрелась в зеркало, висящее внутри. Зрелище было плачевным: на голове девушки вместо короны красовалась жёсткая проволока из волос, скрученных крупными кольцами. Концентрированный за́пах пива разливался по всей квартире. Мыть и по новой укладывать волосы было поздно, потому что о таком чуде техники, как фен, советские женщины в то время ещё не слышали.

          Плачевный образ логично дополняло голубое платье, которое придавало Надиному бледному личику болезненный синеватый оттенок, просвечивающий даже через румяна. Короткая юбка открывала длинные тонкие ножки, которые, казалось, росли прямо из плеч. «Платформы», пристёгнутые ремешками к узким щиколоткам, были похожи на два огромных кирпича. Но это, как раз, девушку совсем не смущало: она готова была пойти на выпускной в каком угодно платье и с любой причёской, но от «платформ» не отказалась бы ни за что.

          Надя взяла из маминой спальни флакончик духов и почти весь вылила себе на голову, но запах пива был неискореним. В припадке отчаяния девушка сорвала с пояса матерчатый цветок. И зря. На его месте образовалась дырка с торчащими по краям нитками.

          – Ну и пусть! Такую уродину, как я, уже ничто не испортит! – Надя закинула на плечо сумочку и решительно шагнула за порог.

2.

          Школа была украшена дурацкими разноцветными шариками, а из динамика неслись дурацкие пионерские песни. На пороге всех гостей встречала директриса Ольга Семёновна. При виде любимой ученицы она засветилась добродушной улыбкой:

          – Наденька, ты сегодня чудесно выглядишь! Проходи скорее, дорогая, уже начинаем!

          – Да как она смеет так издеваться надо мной?! – мысленно возмутилась Надя и, даже не поздоровавшись, сердито промаршировала мимо.

          Это уже было похоже на паранойю. Надя знала, что выросшая в войну директриса любую новую одежду считала красивой, и что она совсем не виновата в Надиных проблемах. Девушка тут же пожалела о том, что обидела добрую пожилую учительницу, но школьная дверь за ней уже захлопнулась, а возвращаться в такой важный день, пусть даже для извинений, было плохой приметой.

          В школьной столовой Надина мама помогала сервировать праздничный стол.

          – Мамулик, привет! – обратилась к ней Надя, стараясь говорить как можно беспечнее.

          С гордой счастливой улыбкой мама повернулась на голос дочери-отличницы, и тут впервые в жизни Надя увидела, как одна часть человеческого лица может изменяться совершенно независимо от другой: улыбка всё ещё играла на маминых губах, а радость в глазах молниеносно трансформировалась в ужас. В душе женщина уже ругала себя за то, что не собрала дочь на бал, а вместо этого зачем-то пошла резать общественные бутерброды. Вдруг мама быстрым движением сняла с шеи золотую цепочку и протянула Наде. Теперь девушка окончательное поняла, насколько всё плохо.

          – Не надо, мам! Всё и так замечательно.

          Наде хотелось, как в детстве, разреветься у мамы на плече, но вспомнив про тушь на глазах, она только покрепче сжала зубы и пошла в актовый зал искать своих подруг.

          Как в мутном сне, прошло вручение аттестатов и медалей, потом – небольшое застолье с лимонадом и сладостями, и вот уже в актовый зал стали вносить музыкальную аппаратуру. Группа музыкантов стиляжного вида поднялась на сцену, и зазвучала живая музыка. В официальной части танцевального вечера исполнялись советские патриотические песни, под которые отваживался танцевать только Костик Слепцов, все десять лет бывший штатным школьным клоуном. Остальные с нетерпением ждали вторую, неофициальную часть, в которой музыкантам разрешалось играть западные шлягеры.

          – «Шизгару»[5] давай! – неслось сквозь «Беловежскую пущу»[6] с разных концов зала.

          Наконец, приглушили верхний свет и под ритмичную «Шизгару» новоявленные выпускники заполонили танцпол. В свете незатейливой иллюминации лица ребят преобразились, а воздух наполнился пьянящим коктейлем эмоций: сожаления о закончившемся детстве, долгожданной свободы от школьной рутины, первой влюблённости и радости от предвкушения заманчивой взрослой жизни. В этот вечер бывшие одноклассники казались друг другу самыми лучшими и самыми дорогими на свете. Поддавшись всеобщей эйфории, Надя весело кружилась с друзьями в быстром танце и на время забыла о всех своих несчастьях.

          Вдруг совершенно неожиданно объявили белый танец. Как это бывало всегда в самые ответственные моменты жизни, Надя почувствовала сильное волнение и спазм в груди. Но эти неприятные ощущения пропали, как только она сделала первый шаг в сторону Ильи – он стоял в группе ребят под плакатом «Счастливого пути!». И тут Надя с ужасом ощутила, что от быстрых танцев её синтетическая юбка наэлектризовалась и прилипла к колготкам. Ну, что же за день сегодня!

          Но эта новая напасть мгновенно выветрилась из головы, как только Надя заметила, что от противоположной стены в ту же сторону направляется Женька Мишина – симпатичная, не сильно обременённая умом девчушка из параллельного класса. Вся школа знала, что она была кандидатом в мастера спорта по художественной гимнастике, но это и так было понятно с первого взгляда. Женька была в простом красном платье без рукавов, которое тесно облегало соблазнительные изгибы её ладной спортивной фигурки. Светлые прямые волосы были стянуты резинкой на затылке и небрежно закручены в пучок. Никаких «платформ», завивок и матерчатых цветов… Но в ту минуту все мужские, да и женские взгляды просто впились в это неземное создание.

          Женька, конечно же, знала, что она хороша. Девчушка на ходу переговаривалась с друзьями, громко хохотала, запрокидывая голову назад, и лукаво поглядывала на Надю и Илью. Было понятно, что Женька тоже идёт к нему.

          Музыканты заиграли первые аккорды песни Beatles «Michelle»[7], и по какой-то только ей понятной логике Надя тут же догадалась, что это – знак свыше: Илья выберет Мишину.

          – Может, пригласить кого-нибудь другого? – мелькнула в голове малодушная мысль.

          Но надо было знать Надин характер. Возможно, в семнадцать лет ей пока не хватало женского обаяния, но настойчивости в достижении цели у неё было на троих. Она упрямо тряхнула проволочными кудряшками и уверенно продолжила свой путь. Весь зал в напряжённом молчании ждал, чем же закончится это противостояние интеллекта и красоты.

          К Илье они подошли одновременно. Он с интересом переводил взгляд с одной на другую, а в его синих глазах прыгали озорные чертенята. Надя тут же вспомнила своё убогое отражение в зеркале, но на её лице не дрогнула ни одна клеточка. Вдруг Илья с подкупающей улыбкой повернулся к ней:

          – Прости, Надь, я уже обещал этот танец Женьке.

          А поперёк его сияющей физиономии огромными буквами было написано, что никому он ничего не обещал.

          Надя уже минуту назад знала, что Илья выберет не её, но удар всё равно оказался оглушающим. Разноцветные огоньки иллюминации задрожали и стали расплываться, как свет уличных фонарей в дождливый вечер. Вся кровь бросилась к щекам, и Надя физически ощутила, как её сердце похолодело и сжалось в маленький ноющий комок. Ей хотелось кричать от боли, но вместо этого она посмотрела Илье прямо в глаза и, неожиданно для него и для самой себя, сказала спокойным и тихим голосом: «Ты об этом пожалеешь…». Илья смущённо улыбнулся в ответ, взял Женьку за руку и прошёл мимо.

          Унижение и обида гнали Надю вон из зала, но ей нужно было держать лицо. Девушка прищурила близорукие глаза и огляделась по сторонам. Первым в поле её зрения попал солист ансамбля, который со сцены ободряюще помахал Наде рукой. Гордо вскинув голову и прилепив на лицо безразличную улыбку, она направилась к сцене.

          В ответ на приглашение музыкант самодовольно хмыкнул, приобнял Надю за талию и повёл со сцены в зал. Увидав его вблизи, девушка пожалела о своём решении: это был обрюзгший мужик лет тридцати с сальным взглядом, длинными волосами и уже пробивающейся лысиной на затылке. Только сейчас Надя поняла, как сильно за время зубрёжки упало её зрение, если с десяти метров этот плешивый крокодил показался ей романтичным бардом.

          – Это ты, что ли, золотую медаль получила? Я раньше никогда не встречал таких… умных…

          «Бард», явно хлебнувший чего-то горячительного перед выступлением, крепко обхватил Надю руками и стал прижимать к себе. Девушка с отвращением почувствовала на своём лице его сивушное дыхание. Для одного дня это было уже слишком! Надя с трудом вырвалась из цепких клещей волосатых рук и, забыв про необходимость держать лицо, выбежала из зала.

3.

          Быстро пролетели тридцать лет. В круговерти новых встреч и забот взрослого мира наивные школьные переживания поблёкли и затерялись в бездонных кладовых памяти.

          Надежда много работала и училась, но эти трудности не мешали ей чувствовать себя избранной, потому что ей всегда удавалось добиваться желаемого. Она получила степень магистра права в западном университете, работала в американской юридической фирме, вместе с мужем и детьми объездила полмира, занималась йогой и в свои сорок семь выглядела на тридцать пять. И она имела полное право гордиться своей успешной жизнью, потому что этот успех она построила сама.

          Как-то воскресным морозным утром она бежала на мастер-класс к известному столичному художнику, продумывая в голове детали своей новой картины. За ночь обледеневшие тротуары запорошило снегом. Чтобы не поскользнуться, Надежда опустила голову вниз и внимательно смотрела на дорогу. Вдруг впереди, на выходе из универсама, она увидела пару мужских ног, которые неуверенно шли ей навстречу. Носки потрёпанных ботинок были широко расставлены в стороны, и Надежде пришло в голову, что когда-то она уже видела такое. Но воспоминание было слишком далёким, чтобы сознание могло связать его с конкретным лицом. В надежде вспомнить, кто из её окружения так смешно выворачивал ноги, она подняла глаза выше, к лицу незнакомца.

          – Алкоголик, с похмелья… – безошибочно определила Надежда и снова опустила глаза на дорогу. Никаких ассоциаций.

Уже почти поравнявшись с мужчиной, она почувствовала на себе его пристальный взгляд и ещё раз глянула ему в лицо. Сердце её оборвалось: с испитого старческого лица на неё смотрели… Илюшкины синие глаза.

          – Нет, не может быть! – заметалось в истерике её сознание, но сердце точно знало, что это он.

          По инерции Надежда уже прошла мимо, но вдруг остановилась и повернулась назад – ей так хотелось снова окунуться в синеву мальчишеских глаз, которую не смогли истребить даже годы алкоголизма. Илья, будто почуяв спиной её взгляд, втянул голову в плечи, ускорил шаг и торопливо свернул за угол.

          Перед её глазами, как кадры дореволюционной хроники, быстро замелькали чёрно-белые картинки выпускного бала.

          – Прости, Надь, я уже обещал этот танец Женьке…

          – Ты об этом пожалеешь…

          – Господи! – Надежда отрешённо шевелила замёрзшими губами, не замечая, что уже вышла на дорогу и совсем рядом угрожающе завизжали тормоза. – Ведь Ты же знал, что я не желала плохого Илюшке! В тот злополучный момент я думала только об одном: когда-нибудь я обязательно стану королевой бала, и он пожалеет о своём выборе. Так за что же Ты взвалил на меня этот грех?