Урок для молодой жены

          Впервые после свадьбы молодожёнов Серёжу и Надю пригласили в гости к родственникам мужа. Праздник устраивала Серёжина сестра Лика по случаю своего дня рожденья. Лика была замужем за чистокровным тбилисским грузином со звучным именем Бадри Баградзе, а потому гостей, как это принято в грузинских семьях, ожидалось немало. Надя догадывалась, что все они придут не столько на день рожденья, сколько на смотрины молодой невестки, и не могла позволить себе ударить в грязь лицом перед новыми родственниками.

          С самого раннего утра в их крошечной съёмной квартирке стоял полный кавардак: Надя что-то чистила, гладила, крутила бигуди, красила ногти, накладывала под глаза кружочки из огурцов, упаковывала подарок и очень нервничала, когда Серёжа мешался у неё под ногами. Исподтишка наблюдая, как супруга рыжеволосым вихрем носится по квартире, молодой муж с тоской думал о том, что если ему и удастся сегодня поесть, то только у сестры.

          Надя была дочкой профессора, отличницей, комсомолкой и активисткой (как говорилось о героине одного известного советского фильма). За что бы она ни бралась, она всё стремилась довести до совершенства. Если учиться, то только в МГУ, если шить платье, то так, чтобы оно выглядело как haute couture[1], а если печатать, то вслепую и быстрее всех. Собственная квартира и собственный муж стали для Нади новым увлекательным предприятием. Она без устали могла переклеивать обои, шить шторы, составлять композиции из сухоцветов и бегать по магазинам в поисках модной одежды и красивых очков для Серёжи, чтобы и эти два «объекта» довести до идеала и сделать под стать себе. Неизменный успех в любых начинаниях давал ей обоснованный повод гордиться собой и считать себя выше других, но, будучи хорошо воспитанной особой, Надя старалась тщательно скрывать эти чувства.

          Сергей родился в семье простых советских тружеников. Это был основательный и здравомыслящий человек, который шёл к своей цели без лишней парадности и шумихи. К суете жены по поводу усовершенствования мира он относился снисходительно и никогда не отказывал ей в бесконечных просьбах что-то переставить, прибить, покрасить, но в глубине души считал, что внешний лоск – не самая существенная сторона жизни, и гораздо важнее, что у человека на сердце и в голове.

          В назначенный час молодые супруги, надушенные французскими духами, добытыми по знакомству, и одетые в костюмы, которые совпадали по стилю и цвету, вошли в квартиру именинницы. И прямо с порога на них обрушился шквал поздравлений и восторженных возгласов толпы людей, каждый из которых хотел лично пожать им руки и пожелать счастливой семейной жизни. В эту минуту из гостиной вышел черноволосый красавец Бадри, высоко держа в руке хрустальный рог, в котором, переливаясь рубиновыми искорками, плескалось красное вино. Гости расступились, пропуская хозяина дома к молодым.

          – Пуст в вашэй сэмэйной жизни будэт столка горя и пэчали, сколка останэтся капэл вина в этом сосудэ послэ того, как ты его выпьэшь! – торжественно произнес Бадри, вручая хрустальный рог шурину с церемонным полупоклоном, не допускающим отказа.

          Сергей, немного смущённый всеобщим вниманием, принял полулитровый сосуд и поднёс к губам – терпкая крепость старого выдержанного вина приятно ударила в голову. Мужчины, стоявшие в прихожей, ритмично захлопали в ладоши и на несколько голосов запели грузинскую заздравную песню:

          – Ов дела, от дила ранина, абадели ов дила ранина…[2]

          Молодой супруг остановился было на середине рога, но окружающие, не прерывая песни, замахали руками и стали делать страшные круглые глаза, всем своим видом показывая, сколько горя и печалей обрушится на его семью, если он не допьёт. Пришлось выпить всё до конца. Бадри забрал у Сергея рог и артистичным жестом опрокинул его вверх дном – не пролилось ни единой капли. Прихожая взорвалась громом восторгов и аплодисментов.

          А в гостиной стол уже благоухал ароматами свежей кинзы, горячего сулугуни с чесноком, кисло-сладкого соуса ткемали и чахохбили из кур. Казалось, сама Грузия на время перенеслась в эту гостеприимную московскую квартиру. Не успели сесть за стол, как Бадри на правах тамады объявил тост за здоровье и красоту именинницы. Второй тост, по традиции, был за родителей. Потом за детей. Потом за молодых, за тётю Мзию, дядю Гурама и за Грузию. И опять за именинницу.

          Сергею очень хотелось есть, но из-за постоянных тостов и бесконечных расспросов сестры̀ о свадебном путешествии, новой квартире и молодой жене он едва успевал откусить хачапури или проглотить кусок курицы. И даже в те редкие минуты, когда все вставали из-за стола немного размяться и позволить хозяйке поменять тарелки, к Сергею обязательно подходил кто-нибудь из родственников и требовал выпить с ним за счастье молодых.

          Надя от избытка новых впечатлений и одолевавшего её желания всем понравиться совсем забыла про мужа. Она бегала на кухню помочь Лине и её грузинской свекрови в хлопотах с угощением, весело болтала с новыми родственниками, поражая всех своим остроумием, развлекала детей, сидевших за столом и с серьёзным видом поднимавших бокалы вместе со взрослыми. В этом шумном бурлящем водовороте Надя с удовольствием примечала одобрительные взгляды старых и молодых родственников, недвусмысленно говорившие о том, что сегодняшний ответственный экзамен тоже сдан на отлично – её признали своей.

          Очнулась она от этой эйфории только тогда, когда у всех на глазах Серёжа опрокинул бокал вина на белоснежную крахмальную скатерть. Предательское лилово-красное пятно быстро расползалось по столу, разрушая образ идеальной молодой семьи, так скрупулёзно продуманный и выстроенный Надеждой. «Мой муж пьян?! – Надино сознание отказывалось принимать эту возмутительную мысль. – Как он посмел так опозорить меня перед всеми родственниками?! И когда успел? Ведь раньше он никогда не позволял себе напиваться до такого свинского состояния!»

          Сергей с глупой улыбкой на лице что-то невнятно мычал в свое оправдание. Взяв мужа за руку и довольно бесцеремонно вытащив из-за стола, Надя вывела его в коридор, как провинившегося ребёнка. Едва сдерживая слёзы и не дожидаясь его помощи, такой привычной в любой другой ситуации, сама натянула плащ и с остервенением выдернула свой помятый ридикюль из-под груды чужих сумок. Затем, даже не попрощавшись с хозяевами, выскочила из квартиры, таща за собой супруга, шатающегося на непослушных ногах.

          Добирались до дома молча. Уже наступила ночь, и в метро было немноголюдно. Спустившись по эскалатору на станцию, Надя заметила дежурного милиционера. Её гордость настолько была уязвлена непристойным поведением Сергея, что даже перед милиционером ей было стыдно идти рядом с мужем. Она в раздражении дёрнула плечиком, как бы стряхивая с себя приставания незнакомого алкоголика, и резко ускорила шаг, укоризненно стуча по гранитной платформе новыми модными каблучками и оставляя Серёжу один на один с сотрудником правоохранительных органов. На секунду её сердце кольнул страх за беспомощного супруга, но вспомнив лилово-красное пятно на белой скатерти, Надя опять дёрнула плечиком: «Сам виноват, пусть сам и выкручивается!»

          Смутно соображавший Сергей скорее почувствовал интуитивно, чем понял разумом, что на него надвигается опасность в образе человека в погонах и форменной фуражке. Одурманенный алкоголем мозг пронзила отчётливая мысль, что заключение в вытрезвитель будет означать конец и партийной и профессиональной карьеры. Вспомнив навсегда вбитую в подсознание армейскую муштру, он автоматически выпрямил спину, зажал опьяневшую волю в солнечном сплетении и постарался как можно ровнее пройти мимо.

          Видавший виды пожилой милиционер с грустной отеческой улыбкой наблюдал весь этот спектакль, разыгранный специально для него. Он заметил не только Серёжину шаткую походку и Надино наивное желание показать, что она не с ним, но и ярко блестевшие в свете неоновых ламп новенькие обручальные кольца у них на руках. В его памяти вдруг всколыхнулись щемящие воспоминания сорокалетней давности, как они с теперь уже покойной Лёлькой ездили целоваться в ЦПКиО[3] и как потом играли свадьбу, а кольца купить было не на что, и как Лёлька завязала им жёлтые шерстяные нитки вместо колец. «Счастья вам, ребятки», – мысленно пожелал он, провожая желторотых молодожёнов долгим размягчённым взглядом.

          ...Беспечное утреннее солнце, пробивавшееся через неплотно задёрнутые шторы, освещало разбросанные по комнате туфли, рубашки, сумки, носки, и ему было безразлично, что такой беспорядок случился здесь впервые. Вопреки своим строгим правилам, Надя тоже этого не замечала. Всю ночь она плохо спала, и с утра чувствовала себя как раздутый воздушный шар, готовый лопнуть от любого прикосновения.

          Сергей проснулся от того, что жена громко гремела кастрюлями на кухне, и сразу понял, что это – недобрый знак. С трудом оторвав тяжёлую голову от подушки, он всё ещё неуверенной походкой добрался до ванной, долго стоял под прохладным душем и чистил зубы. Казалось, чудодейственная вода потихоньку уносит с собой неприятности вчерашнего дня и успокаивает мысли. Наконец, почувствовав некоторое облегчение, он вышел на кухню.

          – Доброе утро, лапуль. Хорошо бы чайку покрепче…

          В ответ – только немой упрёк, красноречиво написанный на затылке жены, и ещё более ожесточённый грохот кастрюль. Этот неуёмный железный грохот больно сжимал виски и эхом метался внутри его головы. Сергей всем телом прислонился к стене и закрыл глаза. Маленькая кухня быстро наполнилась парами перегара. Почувствовав этот невыносимый запах, Надя вдруг резко повернулась к мужу и высоким, срывающимся от негодования голосом закричала:

          – Ты опозорил меня перед своими же родственниками! Тебя чуть не забрали в милицию! Ты всю дорогу шёл, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, и все на тебя оглядывались! И, знаешь, если бы ты упал, я бы не стала тебя поднимать! Я просто повернулась бы и ушла! Валяйся, где хочешь, алкоголик несчастный!

          В кухне повисла тягостная тишина. Надя ждала, что муж сразу же бросится извиняться и пообещает больше никогда так не делать, но он молчал, думая о чём-то другом. И чем дольше длилось это молчание, тем сильнее дрожали её губы. Ей хотелось рыдать от отчаяния, но слёзы будто испарились.

          – А если бы ты упала пьяная, – вдруг тихо сказал Сергей, глядя в распалённые гневом зелёные глаза жены, – я бы взвалил тебя на закорки и тащил бы на себе до самого дома.